Gabrielle-Nar

Духовно мы богаты, душевно мы больны (с)
В небесные палаты стремимся без вины
Изысканные страсти пригубим, не стыдясь
Допьем до дна лихую, больную, злую власть

Достойная свобода – никто и ничего,
Не знать огня и воду, не знать друзей, врагов
Я знаю, как вселенные движением смещать –
Но не умею плакать, не знаю, как прощать

Я знаю, как рождается меж пальцами заря
Но не умею тешить, когда глаза горят
Я знаю, как смеются дороги в облаках
Но не умею спрятать туман, тоску и страх

Он уйдет, когда станет вовсе невыносимо
Хуже, чем при Нагасаки и при Хиросима
Хуже чем обещают прогнозы в подлунном мире
Хуже, чем убивают далекие черные дыры,

Не удержавшись у края латунного нимба
Он развернется спиной к неуютному Лимбу

И по забытой богом большой дороге
Он убежит вперед за своим итогом
Но до сих пор он лежит, и кричит, и бредит
Переливая в пустые карманы ветер

Мама сегодня плакала ночью. Она думала – я не слышу, но я слышала. Я не спала. Кто-то стучался в окно машины, но мы не поднимали голову. Мама только крепче обняла меня и ружье. Машина выдержит, я знаю. Папина машина все выдержит.
А потом я проснулась от своего крика. Мама попросила не плакать, сказала – это был просто сон.
Нет – сказала я, это был не сон, потому что это было воспоминание о папе и его друзьях. Мама просила замолчать, и я замолчала.
Утром мы поехали дальше. Утром никто уже не стучал, снаружи на снегу виднелись человеческие следы. Только мы знали, что они не человеческие.

Арканы судьбы стянули плечи и стан юноши, в чьем взгляде читалась ярость и обреченность. Ему хватало сил, чтоб порвать и сбросить один, даже два, но виток за витком стягивали его – сильнейшие ловчие судий были брошены на поимку юной силы.
– Волею Мира, – трубный глас судьи пронизал порстранство, – волею судий и равновесия твоя судьба определана в мир Н. для выполнения величайшей…
Тихий, но твердый голос юноши произнес

Один хочет Стаю. И счастья. Для всех, кто вокруг – понемногу.
Другая знает, где Выход… но так страшно уйти в Дорогу…
Третья мечтает о Сказке, называя жизнь – постылой,
Четвертый живет для Смерти, но – правильной и красивой…
Пятая ищет нечто – учителя, веру, дружбу.
Шестой заходится в крике, что ему никого не нужно…
Седьмая молит о Доме, который найти не сумела.

Но мы все пришли для чего-то, и уйдем, это что-то сделав,
Одна нефальшивая нота, рисунок водой и мелом,
Порыв неземного ветра, игра на чужой гитаре
Предел последнего метра, запах дождя и гари…

Луну можно пить… Воздух наполнен лазурным мерцаньем. И мне не хватает слов говорить, о том, что такое луны. Кто знает, тому слова не нужны.
Я луну чувствую на вкус и запах. И вина никакие не сравнятся с этим опьянением

***
Мы встретимся снова, я верю, не надо бояться, меня позовут серебристые луны дорог, и ветер поднимет уверенно полы плаща, рассмеяться успею негромко, и снова шагну за порог… Гляди, улетают холодные тучи, и листья кружатся, и верится в то, что нас ждут не чужие глаза, а я научилась и плакать, и ждать, и бояться – в промозглое небо ударит ночная гроза. Наверное, я не права в своем вечном стремлении познать чужедальние страны касанием одним, но все же утрачено в прошлом забытое наше мгновенье, и все, что осталось – уходит с рассветом за ним. И я ухожу, я всегда ухожу, ты же знаешь, и право прощанья в ладони струною дрожит, мне кажется – ты на рассвете, как морок, растаешь… И может быть вовсе не стоит судьбой дорожить.

Я, наверное, до осени перекрашусь – в ярко-желтый, в синий, в палево-черный, не уверена, что стану намного краше, может, страннее немного, я ведь не спорю! Да только странности этой мало, чтоб выжить – давит, давит, давит обыденность душу – мне поскорее подняться куда-то выше, или нырнуть на пару реальностей глубже… Я одеваю феньки, да ведь не в феньках же дело! Я обрываю связи и прыгаю по мгновеньям! Мне б развернуться в своем человеческом теле, мне б танцевать обнаженной с собтвенной тенью! Мне бы сорваться листиком желто-багрянистым, и по ветрам улететь за окраину Города, стать вот такой невесомой и сумрачной странницей, падать уверенно в сине-замерзшую воду. Все же до осени я перекрашу зрачки свои черные, кожу покрою узорами белыми с золотом, и – с головой, в неизвестное это море, вырвусь, усталая, прочь из забытого Города…

Я безумье свое нанизаю на струн
переливно звенящие жилы
в пальцах пляшут огни
умирающих рун
зажигая смертельные силы

Окровавил закат покраничье костра
разливаясь карминною раной
с каждой каплей души
мой запал догорал
утоляя голодное пламя

Руки к небу воздев, танцевал средь теней
невесомое танго с ветрами
между солнцем и тьмой
на границе смертей
мне открылась дорога за грани

…Еще осталось немного, немножечко, погоди,
сомкнулись витком дороги, иди или не иди,
унес вперед вечный ветер идущих по краю дня,
да только он не заметил, опять не увидел меня…

А где-то в пустой безбрежности, где тянется ночи след
идешь по разбитой нежности, высок, невесом и сед
увядших цветов на обочинах вдыхаешь забытый свет
тебе судьба не пророчила, не дала в нагрузку бед

Ты знаешь, мне тоже плачется, мне тоже больно порой
судьба еще не оплачена, не куплен пока покой
ночных мотыльков хороводы закружат, возьмут с собой
укроюсь такой холодной, бескрайней такой зарей

Сутінки

Сутінки сірі – не світло, не морок
Не визначають тут долю людську
Тут кожна тінь – і хижак нам і ворог,
Як перейти нам межу цю вузьку

Сутінки тихо собі присипляють
Жити давати не думають, ні
Саме у них побажання вмирають
Саме у них ти живеш як у сні

Сутінки знають слабкі наші вади
Смикають нас за мотузки тонкі
В сутінках ми не даєм собі ради
Там, де хвилини ідуть як віки

Сутінки – дзеркало наше жорстоке
Дзеркало, тільки брудне і криве
Наше обличчя стає жовтооким,
Темрява наша там вільно живе.

Сутінки. Світло вони поглинають,
Темряві шлях не дають з глибини,
Мрію й надію, як дим, забирають.
З них не втекти, нескінченні вони.

Сірість і млявість – мета їх суцільна
Спокій, гниття, безнадійність і сум…
Тільки душа, що від вибору вільна
Звільнить себе з-під вагомості трун.

Сутінки Ангелом білим покине,
Демоном темним зникне в пітьмі.
Решта у їхні болота порине
Тіло і душу розчинить в імлі…